Дождь действовал на нервы, но приходилось ехать даже в такую погоду. Этот разговор Лео и так откладывал. Больше тянуть было просто нельзя.
     Леонель точно знал, что сам Кристоф не заявится к нему в замок за выяснением правды – он будет терпеливо ждать, пока он не придёт с объяснениями сам. Всё именно так и случилось.
     Хотелось надеяться на то, что Даберт ничего не знает о появлении Фабиана, но это была глупая надежда. Его брата уже видел Жак и ещё Нимос знает сколько всего людей. Кто-нибудь из них да доложил Крису о радостном событии в доме де Катальдов. Как и Марцелл, Крис должен был сделать такие же выводы. А вот что именно он будет делать – это уже совсем другой вопрос…
     Де Катальд прекрасно помнил о своих словах на их последнем собрании, поэтому был готов принять любое решение Криса, каким бы оно ни было. Если он решит, что за измену Лео нужно арестовать или казнить – что ж, в роду де Катальдов будет, кому его заменить, – нужно только убедить Криса принять очевидный факт, что его братья не имеют к его делам никакого отношения.
     В замке ему сказали, что лорд Даберт ожидает его в гостиной комнате. Было ли это хорошим или плохим знаком, маркиз не знал.
     Самого Криса в комнате не оказалось, и Лео сел в кресло. Он ждал около десяти минут, и только затем услышал шаги герцога.
     Лео сидел лицом к двери, поэтому заходящего хозяина замка видел хорошо.
     – Доброе утро, Крис.
     Было самое время начать сомневаться в том, что утро для него и дальше будет оставаться добрым.
     Он решил терпеливо дождаться начала разговора, потому что самому начинать говорить ему не хотелось. Сразу переходить в глухую оборону означало признать свою вину. Лео чувствовал уколы совести, но не вину – он спасал брата и поступил бы точно так же, если бы время удалось повернуть назад.

     Леонель по-прежнему не видел никаких эмоций на лице Кристофа – собран и серьёзен, как и всегда.
     Впрочем, и на лице Лео сейчас вряд ли можно было прочитать хоть что-либо. Маркиз был наигранно расслаблен, хотя его внутреннее состояние было далеко от расслабленного.
     – Ну, с чем пожаловал?
     Де Катальд не собирался отвечать на вопрос, поставленный вот так. От него требовали прямого ответа, которого он не мог дать, не перейдя в крепкую оборону, а защищаться де Катальд не хотел.
     Разговор предстоял скверный – он только начинался, а напряжение уже окутало и его, и Криса.
     – Не знаю, – ответил Леонель. – Ты мне скажи, что ты хочешь знать.
     Он не избегал смотреть на Даберта, потому что такое поведение бы тоже было расценено как чувство вины. Лео же считал, что он не сделал ничего предосудительного. Любой человек, который дорожит семейными узами, на его месте поступил бы так же.
     Его отец так и не дождался возвращения Фабиана. Свой последний вздох он потратил на то, чтобы позвать своего второго сына, который находился неизвестно где, и никто не знал, жив ли он. Ришар де Катальд заклинал своего старшего сына, наследника, найти пропавшего Фабиана и вернуть его домой, если он жив. Помня последние минуты жизни своего отца, разве мог он поступить иначе?
     Если бы от него в столице потребовали его жизнь в обмен на брата, то Лео бы, не задумываясь, отдал её. Возможно, если бы герцог Бёрк потребовал от него информацию о военном состоянии юга, де Катальд бы рассказал ему всё, что знает. Пусть лучше его честь будет попрана, чем погибнет его брат.

     Леонель не мог ошибаться в умственных способностях Кристофа, поэтому знал, что тот уже давно понял, что именно произошло в столице, а этот разговор происходит лишь потому, что Даберту нужно услышать это от самого маркиза.
     Тот, кстати, не любил юлить и всегда предпочитал говорить прямо, однако сейчас, глядя на Криса, он понимал, что, если выложит всё как есть, стен этого замка он может просто не покинуть. Крис не кричал, не сыпал угрозами, но Лео чувствовал его скрытое бешенство. Годы дружбы научили его распознавать истинные чувства, скрытые под маской.
     – Оно обошлось очень дорого, – глухо ответил де Катальд.
     Его руки непроизвольно сжались в кулаки, когда он, невидяще глядя на стену, ещё раз вспомнил разговор с Бёрком и Гоудом. Он был спланирован от начала до конца. Это была ловушка, и Лео, даже зная о её наличии, не смог избежать попадания в неё – приманка была подобрана так верно, что о здравом смысле и принципах пришлось забыть.
     Де Катальд был напряжён, потому что честь для него была основным принципом жизни, но одно решение сломало всё. Теперь Леонель не знал, как ему жить дальше. Он никогда не был святым, но совесть по ночам никогда его не мучила, потому что каждое его решение было обосновано принципами, его честью, но сейчас… о какой чести могла идти речь?
     Впрочем, много ли было бы чести, если бы он принял решение оставить брата и дальше страдать, зная, что одно его слово – и он мог бы быть на свободе? Человек, который предаёт свои идеалы и своих друзей, не достоин уважения, но ещё хуже тот человек, который предаёт свою семью. Семья – это всё; это священные узы, которые нельзя вот так просто порвать. Ради семьи жертвуют, и его жертва оказалась такой.
     Немного расслабившись и закрыв глаза, чтобы собеседнику не было видно, как в них плещется невысказанная боль, Лео произнёс:
     – Двенадцать лет, Крис… мой брат отсутствовал двенадцать лет, и последние годы он провёл в такой агонии, что даже сам Крив бы удивился. А последним желанием моего отца было, чтобы Фабиан вернулся в отчий дом, и моим сыновним долгом было исполнить его желание.
     Открыв глаза, он посмотрел прямо на Даберта и добавил уже совершенно иным голосом:
     – Я не оправдываюсь, потому что на твоём месте я бы казнил меня за измену, не задумываясь. Не стану бежать и скрываться, если твоё решение будет именно таким, но ни Марцелл, ни Фабиан не должны от этого пострадать. Наш младший брат справится со всем, но вот Фабиан… по завещанию нашего отца, ему отходят некоторые земли, а также титул графа. Позволь ему сохранить всё это за собой. Это всё, о чём я прошу.
     Официально лишить титула мог только монарх, но Лео знал, что, если лорды захотят, они сделают чью угодно жизнь настолько невыносимой, что он сам откажется от всего, лишь бы прекратить этот кошмар. Кристоф мог не допустить такого.