Иногда, Эйнсли забывал насколько сильно он любил ночь, и как свободно он себя чувствовал, когда она опускалась на город. Она была мягким черным плащом, окутывающим и обволакивающим, приносящим успокоение и тишину развязным улицами и не менее развязным душам. Она была темнотой, которая поглощала ослепляющий свет и сливалась с червонными сердцами, предавая им силы. Она глушила звуки, делая их неважными, а слова становились пустыми, потому что ночь любит тишину, а если и не сама ночь, то обитающие в ней. Ее прохлада была правильной, такой и ощущалась. Иногда, Эйнсли забывал насколько он любил ночь, но сегодня это было невозможно. Такая ночь, как эта, была создана для воспоминаний.
Ничто бы не разрушило его кроткого совершенства, если бы не закравшееся сомнение, верно пожирающее его уверенность, если бы не чужак, идущий вместе с ними. Пусть его приняли другие, пусть считали его равным настолько, чтобы позволить участвовать в чем-то столь важным для них всех, но это не значило, что он стал одним из них. Он им не был. Не был и вряд ли когда-нибудь будет. Аурель был инородным телом в мертвой плоти – его присутствие казалось неправильным, но ничто не пытался искоренить его, потому что, в каком-то смысле, все они были мертвы, и его отсутствие мало что смогло бы изменить. Они умерли в прошлом, когда приняли решение пойти против чего-то единого и цельного – сами этим цельным и единым не являясь – они умерли где-то в будущем, поплатившись за это.  В конце концов, в будущем все были мертвы, так это видел Эйнсли.
И не то чтобы он был не прав.
Эйнсли осмотрел присутствующих, подстраиваясь под их шаг. Дебора была невыносима только потому, что являлась такой всегда. Она горела тем, что люди называют предвкушением и источала его из себя так рьяно, что юноша чувствовал его и в себе. Или это и было его чувством? Тобиас был менее холоден, чем обычно, но привычно решителен, кажется, в его глазах мелькал азарт. Иногда.  Аурель.... Он просто был. Эй знал его недостаточно, чтобы определить искренность его действий. На первый взгляд – выглядел он воодушевленно. Когда огненный маг остановился и поднял голову, Деверо ненамеренно проследил за его взглядом.
Звезды были... светом. Светом, который не слепил, но несомненно мерцал. Перекликивались меж собой, сверкая непредвиденными возможностями на темном полотне жизни. Они скорее дразнили, чем привлекали, но не отталкивали – притягивали. Звезды жаждали внимания, дребезжа тускловатым вселенским светом. Эй его им не дал, вперив взгляд в спину впереди идущего Тобиаса. 
– Кажется, ты нервничаешь. – Голос Оскара мягко прошелестел справой стороны, маг мог поклясться, что раньше его там не было. Он смотрел на Эйнсли слегка стеклянным взглядом из полуопущенных век, изучая.
Деверо нервно мотнул головой и промолчал.
Церковь выглядела так, как обычна выглядят церкви, хоть и была не самой большой из существующих. Казалось, ее стены мерцают при квелом свете руинной, неполной луны, словно они были призрачными. Она призывала к сокровенному трепету и благоговению, как нечто священное, но эти чувства юноши были незнакомы, Эйнсли мог только предположить их ощутимость, но не стал.
– И поглотит пламя эту часть мира, что стал нам чужим, - в полголоса произнес Оскар. Он все еще был рядом и с нездоровым интересом осматривал белый камень храма, словно пытался представить, как он будет гореть.
– Огонь разрушает. Но то, что вырастает из-под пепла, оказывается лучше старого. – Заметил маг, проводя большим пальцем по нижней губе в задумчивом жесте.
– Иногда.
Эй увидел, как Аурель проскользнул внутрь строения. Он нахмурился и долго пялился на прикрытые двери с нарастающим возмущением, пока не решил подойти поближе, оставив оборотня наедине с его мыслями. Заходить юноша не стал, но настороженно всмотрелся в церковный полумрак, прислонившись к дверному косяку. Множество зажженных свечей ютились по запыленным углам и краям вытертых скамей, но не смотря на них мрак был густой и зловещий. Казалось, церковь заставляла ощущать клаустрофобию терпким ароматом можжевельника и скорбящими взглядами сломленных фигур с кусочных стекол витражей. Она кровоточила историями, которых Эйнсли предпочел бы не знать, обрядами, которые были ему чуждыми. Она была переполнена историями, которым хотелось верить.
Дверь тихо скрипнула, и Эйнсли поморщился. Из церкви послышался смиренный женский голос, потом... звук упавшего мертвого тела. Маг нахмурился и поспешил отойти от входа в храм, чтобы его подозрительность не выглядела, как паранойя. Оскар заметил это и тихо рассмеялся.
– Заткнись, – предупредил того Деверо, ощетинившись.
Оборотень лишь поднял руки в защитном жесте и криво ухмыльнулся.
После предложения разделиться, прозвучавшего от вездесущей Деборы, и поспешно удалившихся Себастьяна с Джонатаном, Эйнсли решил действовать. Аурель явно прибывал в нетерпении, что действовало на нервы. Это только усиливало предвкушение самого Эйнсли. По крайней мере, сомнение уже не вгрызалось в его уверенность.
– Пожар, полагаю, что ты не будешь против составить мне компанию, – протянул Эй, лучезарно улыбаясь Ау. Он ему не доверял. – Знаю, что не будешь.

На согласие Ауреля юноша только кивнул, обозначив этот жест, как принятие очередного неважного факта к сведению. Эта условность не была важна для Эйнсли, но могла быть располагающей для огненного мага, поэтому Деверо использовал давно проверенный способ и маску добродушия, надеясь, что в этом случаи она сыграет на доверии. Он и сам не знал, чего хотел этим добиться, но это хоть немного походило на его излюбленное "держать все под контролем", а не "плыть по течению и ждать". В последнее время ждать приходилось слишком много. И в кои-то веке это можно было изменить.
Эй понимал, что вступив в Культ Крива контролировать придется куда больше, чем вне его, но также нахождение в его кругах представляло такие возможности, до которых он сам бы добрался крайне нескоро. Главной проблемой всегда была Алана, не желающая прислушиваться к его мнению, делающая все по-своему. В этом было мало удивительного, ведь основала это сборище именно она, но Эйнсли не думал, что встретит такое яростное моральное сопротивление от кучки неорганизованных кретинов. Вот и Аурель стал еще одной ошибкой, которую уподобилась совершить Джулия, не считаясь с ним. 
Мириам слишком долго и упорно пыталась присвоить ему желание к контролю над любой ситуацией. И у нее это вышло. Настолько хорошо, что в итоге ее дальнейшие наставления стали больше докучливыми, чем полезными. Впрочем, она была довольна результатом и даже не скрывала этого. В последнем письме Фрида винила Мириам во всем, что произошло в их семье. Кажется, до сестрицы начала доходить действительность, но уже было слишком поздно.
- Наконец-то ты улыбаешься, а то, признаться, я уже беспокоился, что мне тебя придётся этому учить. - Непринужденность Ауреля заставила расслабиться - если тот не видит подвоха в внезапной добродушности Деверо, то все было не так уж и сложно.  По крайней мере, не нужно было прилагать особых усилий, чтобы отмести подозрения.
Задумавшись, Эйнсли не сразу обратил внимание на мага, что успел растянуться на земле, растеряв всякую грациозность и аристократический лоск, что обычно источал. Это бы выглядело забавно, не будь настолько абсурдно.
"Подумать только, я подозреваю его в способности строить грандиозные многоходовки, а он даже под ноги не смотрит. Крив, надеюсь, мне это зачтется."
Резкий взгляд в свою сторону Эйнсли встретил одной приподнятой в ироничном жесте бровью и скрещенными на груди руками, показывая, что едва ли способен рассмеяться чему-то подобному.
- Сделаем вид, что этого не было, туман.
- Пожар, я бы с радостью забыл об этом, - фыркнул Эйро, с тем же сарказмом наблюдая за рукой мага. Ее движением и тем, как она остановилась, выказывая его... нерешительность?
- Ох, уж эти твои санкции, - произносит Аурель, прежде чем последовать за Деборой.
Деверо проводил Ау долгим взглядом, наблюдая, как тот сливается с темнотой. И прежде чем сдвинуться с места, он закатил глаза, тяжело вздохнув и кинув звездам раздраженное "Идиот". 
Желание любоваться бархатом ночи безвозвратно пропало, подавленное чем-то похожим на волнение... Это казалось слишком неважным, чтобы тратить на подобное время, но Эйнсли попытался разобраться, напоминая себе, что сегодняшнее представление мало что сможет изменить. Именно поэтому он не считался с Аланой, она не знала, что нужно делать, совершая ошибку за ошибкой. Он тоже не знал, но смог бы придумать.
Эйнсли медленно шел туда, откуда доносился смех Деборы, которую устраивало многое, а еще большее - нет. Но это не мешало ей быть столь же недалекой, как и все те, кто с радостью приняли сегодняшнее событие, как нечто значимое. Оно им не было.
Не было.
Огонь ждал своего часа, предвкушая все то, что он сможет поглотить, отогнав привычное затишье. Глядя на Ауреля Эйнсли казалось, что он и был тем самым огнем, но это подтверждалось лишь его воодушевлением.
- Я не думаю, что стоит с этим тянуть. Начнем? - Деверо осмотрел церковь, пытаясь почувствовать отголосок сожаления, но прислушавшись не услышал ничего. - Пожар, не хочешь меня впечатлить?
- Позже, устроим танцы у костра! - хохотнула Дебора. - Разумеется, во имя Крива.

Отредактировано Ainsley Deveraux (2016-08-21 17:49:48)

Единство магов с их собственной силой всегда восхищало Деверо. Это никогда не было что-то, используемое как данность, это всегда была часть их самих, которой однажды они смогли овладеть в какой-то из возможных мер. Эта связь поражала своей искренностью, той честностью, которая была лишь отдаленным понятием в отношениях между людьми — там преобладала ложь. И Эйнсли ценил ту, повязанную на его шее, цепь, что роднила его с чем-то еще, помимо эгоистичной реальности. Связывающая, но все же цепь, возможно, потому что его правда — была тьмой. Аурель же, не скованный этой истинной, был свободен. По крайней мере, со стороны это выглядело именно так, словно он не был связан с огненной стихией, но был ей. Это не могло остаться незамеченным, не могло не захватить внимание темных глаз, в которых еле заметно плавился лед. Эй взглядом ловил все движения мага, позволив очаровать себя и утонуть в наваждение, навеянном огнем и танцем. Эй чувствовал ту энергию, что исходит от Ауреля. Она почти подавляла.
Пламя разгоралось быстро, поглощая церковь, превращая священное строение в обугленные руины. Уничтожало нечто весомое так легко, словно не было тех лет его величия, о которых шептали здешние стены. Теперь только копоть, покрывающая то, что не гибнет в огне, только пепел, воздушными хлопьями рассеивающийся по ветру, только жар ревущего пламени, что обжигает даже на расстоянии пары метров. Стенам оставалось лишь стонать, но никто бы не стал прислушиваться. В воздухе виснет запах гари и горечи. Он въедается во все вокруг: землю, камень, людей, мысли... Горечь чувствуется даже во рту, а еще чувствуется отчаяние. Оно ничье, но в то же время кому-то принадлежит, наверное, ночи, потому что улицы пусты. Но им нет до этого дела, потому что храм пылает не хуже дневного солнца, а это - единственное, что должно их волновать.
А потом Ау перестает быть огнем и становится собой. Наваждение медленно сходит на нет, но церковь продолжает увядать под жадными горячими языками. Когда Ау отходит от нее, он тяжело дышит и Эйнсли видит это, потому что все еще не оторвал от него взгляда.
Они стоят недалеко от границы, там, где завивающиеся языки пламени не расходятся, а стремятся выше. Они ближе друг к другу, чем к огню. Аурель завороженно смотрит на полымя, упиваясь собственными трудами, Эйро пытается смотреть туда же, но глаза слезятся от дыма, поэтому он отводит взгляд, направляя его на землю под ногами. Причудливые, диковатые тени танцуют в жаре пылающих цветов.
Эйнсли подступает ближе, поддаваясь какому-то внутреннему порыву, который он не пытается сдерживать. Наверняка, во всем виновато внутреннее возбуждение после свершенного, какое-то безумное ликование, что растекается по венам, разгоняя кровь. Ему давно не было так легко, не смотря на то, что он был против всей этой затеи, он хочет поделиться этой легкостью и этим восторгом. Очень хочет. Но слова не складываются в осмысленные предложения, кажется, Эй вовсе забыл, как говорить. Его дыхание участилось, а улыбка шире, чем могла бы быть в повседневности. Он молчит, потому что не может подобрать нужных слов. Просто смотрит в глаза Ауреля, не замечая длинных, тянущихся словно свежая смола, секунд. Эй видел в глазах мага огонь, который пожирал храм, разжигал надежду их предполагаемого успеха и завораживал своим жаром. Который словно отпечатался в памяти чернильной копотью и слезливым дымом, что разъедал мысли. Сознание плыло в каком-то белом мареве ненормального воодушевления, которое он не собирался испытывать. Юноша до сих пор помнит ту зримую связь между огнем и человеком напротив, столь явную, что хочется протянуть руку и обжечься. Для него этого было много. Слишком много всего для одного разума. Он чувствовал потребность разделить это чувство с тем, кто был рядом все это время. Вытянуть руку и почувствовать огонь. Но слов не было. Не было четких мыслей.
— Волшебно...
Когда Эйнсли затягивает Ау в поцелуй, то понимает — это почти тоже самое, что прикасаться к разъяренному пламени раскрытой ладонью. Порывисто и немного сбивчиво, в чем отражается порыв, не решение. Неясно и болезненно, словно он осмелился протянуть руку и обжегся своим же любопытством. Восторженно, спонтанно и горячо. Казалось, что Аурель вновь стал огнем, сливаясь с пожаром за его спиной. Сейчас это виделось на удивление правильным — чувствовать кого-то настолько близко, ощущать себя настолько цельно. И Эйнсли бы смог утонуть в этом ощущении, если бы не было так жарко. Утонуть в алой ауре Ауреля, которая начинала душить его - темную. Вероятно, когда их языки случайно столкнулись, наваждение слабеет, и он поспешно отстраняется под свист Деборы. Юноша саркастично смотрит на девушку и закатывает глаза, наткнувшись на ее ехидную улыбку. Он не чувствует неловкости, просто вновь смотрит на горящую церковь и улыбается собственным мыслям.
— Подумай, прежде чем прокомментировать, — беззлобно предупреждает Деверо.

Отредактировано Ainsley Deveraux (2016-08-27 21:27:06)